Рылов с увлечением приступил к преподаванию. Он приносил на занятия животных, которых покупал на рынке или брал напрокат в зоологическом магазине. Появлялся в классе то с гусем, то с павлином, то с обезьянкой. Некоторых животных Аркадий Александрович потом оставлял жить у себя. Самыми беспокойными моделями оказались собаки, кошки, обезьяны, сороки. Другие животные и птицы «позировали» спокойно. Ученики очень любили эти занятия и с нетерпением ждали, кого на этот раз принесет Рылов: он часто менял модели, чтобы ученикам не было скучно.
Рерих восстановил в правах педагогический совет, с которым прежний директор не считался. При Сабанееве функции совета были сведены к тому, что его члены два раза в год накануне экзаменов посещали классы. Рерих же постановил за правило все нововведения в школе обсуждать сначала с наиболее авторитетными преподавателями, а потом со всем педагогическим советом.
У нового директора установились живые и теплые отношения с преподавателями. Он нередко заходил к ним в «курилку», обсуждал разные вопросы.
«С Рерихом было приятно работать,– вспоминал впоследствии Рылов,– все делалось по-товарищески, главное – чувствовалась живая струя свежего воздуха».
Николай Константинович добился расширения территории школы. Ежегодно в соответствии с его планами увеличивалось число классов и художественно-промышленных мастерских, и школе нужны были новые помещения. Скульптурные классы и некоторые мастерские были переведены в новые помещения в Демидов переулок.
Ученица Рериха, впоследствии советская художница, Е.М. Бебутова вспоминала: «Николай Константинович был человеком большого ума, ума острого, аналитического, а кроме того, его отличительной чертой была большая находчивость и умение не теряться ни при каких, даже самых трудных, обстоятельствах».
Как рассказывала Бебутова, однажды произошел необычный, оригинальный случай. В школе шла подготовка к весенней выставке учащихся. В залах все уже было развешано, и Рерих в последний раз удовлетворенно осмотрел выставку и ушел к себе.
Вдруг, совершенно неожиданно, в школу приехала жена градоначальника в сопровождении одного из своих знакомых и заявила, что хочет посмотреть выставку учащихся. Высокопоставленные посетители буквально обежали все залы и немедленно удалились.
«Через час,– писала Бебутова,– звонок по телефону, градоначальник требует директора Художественной школы. Рерих берет трубку. «Говорит градоначальник, господин директор, сейчас моя жена была на Морской улице в залах на выставке учащихся «Художественной школы императорского общества поощрения художеств», и буквально от стыда не знала, куда ей смотреть, всюду голые мужчины и совершенно голые женщины, это самый откровенный разврат, и этим занимаются юноши и молодые девушки – учащиеся. Чему вы их учите? Будьте любезны принять соответствующие меры, чтобы прекратить это безобразие». – «Хорошо,– спокойно отвечает Рерих,– меры будут приняты, будьте спокойны».
Мы, несколько человек, находились в это время в зале и с ужасом думали, какие же меры будут приняты. Значит, все убирать будут, кроме натюрмортов, и все наши труды и надежды пропадут даром.
Вдруг слышим холодный, решительный голос Николая Константиновича: «Семен, принесите из склада не-грунтованного холста, аршинной ширины». Семен появляется с целым тюком сурового холста. «Теперь,– говорит Рерих, обращаясь к нам,– сделаем перевеску: мужские модели отдельно по правой стенке, а женские по левой. Помогайте и запомните, что и как висело раньше». Мы тряслись за наши шедевры и хорошо помнили, кто где висел. «Теперь протягивайте холст, закрывая мужчин от пояса до колен, женщин – от плеч до колен».
Стоял довольный и даже улыбался своему изобретению.
Когда все было сделано, он позвонил в редакцию журнала «Огонек» с просьбой прислать фотографа срочно снять выставку, а когда будут готовы фотографии, поместить их в ближайшем номере к вернисажу.
Это возымело свое действие. Многочисленная публика наполнила выставочный зал в день вернисажа.
Шум, хохот и шутки раздавались во всех концах зала при рассмотрении обнаженных моделей, стыдливо прикрытых холстом.
К открытию выставки Рерих велел освободить экспонаты, снять холст и развесить их, как они были до этого.
- Что же будет теперь, Николай Константинович?- спрашиваю я.
- А ничего не будет.
- А если градоначальник не удовлетворится этим?
- Тогда я пошлю его в Эрмитаж, ему это будет полезно, наверное, там он никогда не был. Посмотрит Рубенса и других подобающих к этому случаю картин.
И действительно, градоначальник сел в такую калошу, наверно, не рад был, что связался, и решил промолчать.
Победа осталась за Рерихом, и это еще более подняло его авторитет в наших глазах».